С чего она начинается? У многих с малолетства появляется тяга к морю и кораблям. Как же случилось, что и меня еще в юности судьба свела с балтийскими морями? Теперь, на склоне лет, я думаю, что этому помогло? Книги, прочитанные в детстве? Кинофильмы, виденные еще в немом кино? Или проникновенные слова И. А. Гончарова, которые памятны каждому мальчишке, прочитавшему «Фрегат «Паллада»: «Но не знать петербургскому жителю, что такое палуба, мачта, реи, трюм, трап, где корма, где нос, главные части и принадлежности корабля, — не совсем позволительно, когда под боком стоит флот...»?
Вероятно, и то, и другое, и третье. Но сказать по совести, больше всего — сами люди флота, военные моряки, с которыми мне посчастливилось встретиться и сдружиться еще в мои школьные годы.
В домашнем архиве я как-то раз неожиданно обнаружил старую, почти выцветшую фотографию. На ней хоть с трудом, но все-таки можно различить военных моряков во всей форме, и среди них... Кого бы вы думали? Аркадия Райкина в свитере, кургузом черном пиджачке и наползающей на лоб кепочке. Тут же и сам автор этих строк в юнгштурмовке с портупеей через плечо, как одевались в конце двадцатых годов многие из нас в знак солидарности с немецкими братьями по классу — ротфронтовцами.
В те далекие годы и Аркадий Райкин, еще не успевший поступить в театральный институт, но уже блиставший в школьных спектаклях, и я учились в Ленинграде, в 23-й школе на Фонтанке у Чернышева мостика (в бывшем Петровском училище). Общественные организации школы выделили нас уполномоченными по шефству над эсминцем «Ленин» Краснознаменного Балтийского флота.
Вот и вышло так, что к морякам в первый раз я поехал вместе с Райкиным. В Кронштадт нас пригласили как шефов на большой революционный праздник. То ли праздновалась годовщина Октябрьской революции, то ли отмечался День Красной Армии и Военно-Морского Флота, во всяком случае, запомнилось, что зима уже вступила в свои права.
Поездом мы приехали в Ораниенбаум. Перед нашими глазами открылась бескрайняя белая гладь залива. Небольшой буксир, доставлявший пассажиров в Кронштадт обычно в полчаса, как на грех застрял во льдах на половине пути, и пассажиры, что называется, пешим ходом едва добрались назад до Ораниенбаума.
Надежда на переправу рухнула. Мы с Аркадием приуныли. Но, на наше счастье, нашлись моряки-попутчики. Один из них, узнав, кто мы такие и зачем направляемся в Кронштадт, рассеял наше уныние и уверенно пообещал:
— Не беспокойтесь, ребята, мы вас целехонькими доставим по назначению!
Он исчез на короткое время, затем вернулся и повел нас к берегу, где стояли широкие сани-розвальни, в которые была впряжена неказистая лошадка. Так выглядел более полувека назад персональный транспорт какого-то флотского начальства. Командир высокого ранга дружелюбно пригласил: «Садитесь!» Зарывшись в мягкое сено и сверху укрывшись тулупами, мы без всяких приключений добрались до Кронштадта.
Прошло более полувека, но не забыть теплый и дружественный прием, оказанный командирами и краснофлотцами эсминца «Ленин» двум ничем не примечательным ленинградским школьникам! За ужином мы впервые узнали, что такое хваленый флотский харч, всласть выспались на койках в кубрике. А на другой день участвовали в торжественной части праздника и стали свидетелями концерта краснофлотской художественной самодеятельности.
И не только свидетелями. Аркадию Райкину захотелось (и я всецело поддержал его в этом намерении) чем-то отблагодарить наших радушных хозяев и внести свою долю в общий праздник. Он, конечно, знал, что моряки-балтийцы не могли видеть спектакль «На дне», поставленный в нашей школе опытным режиссером Ю. С. Юрским и с успехом показанный в ряде ленинградских клубов (в пьесе А. М. Горького Райкин исполнял роль Актера), и показать его вдвоем мы не могли. Но вот с рассказами Михаила Зощенко можно было выступить и здесь, на корабле.
Самый большой кубрик, до того переполненный моряками, что согласно известной поговорке не только яблоку, но и ореху негде было упасть, ходил ходуном от смеха, когда юный артист читал «Аристократку».
С первых слов: «Я, братцы мои, не люблю баб, которые в шляпках» — установился прочный веселый контакт со слушателями.
Что ни реплика, то залпы смеха! А когда Райкин с каким-то ожесточенным воплем подал знаменитое: «Ложи, говорю, взад!» — в кубрике поднялся такой грохот, как будто одновременно пальнули все пушки эсминца.
Заключительные слова — «не нравятся мне аристократки» — моряки сопроводили единодушными восторженными аплодисментами, какими редко удостаивают начинающих артистов.
Пройдет несколько десятилетий, прежде чем в книге о народном артисте СССР А. И. Райкине мы прочтем: «Это было в Севастополе. Молодые моряки окружили артиста, как старого друга, и завели с ним разговор по душам...» Мне же хочется напомнить, что истоки его дружбы с моряками восходят к памятной для нас обоих поездке в Кронштадт, на подшефный эсминец, когда Аркадий Райкин, еще будучи школьником, покорил балтийцев своим неподражаемым талантом.
Эту поездку в Кронштадт я описал во всех подробностях в школьной стенгазете, редактором которой являлся. То была моя первая встреча с флотом и, можно сказать, первый репортаж о моряках. С тех пор я был пленен кораблями и еще больше — людьми, которые управляли сложной военно-морской техникой. И, конечно же, не случайно остался связанным с флотом с юности до седых волос.
После окончания института журналистики я работал в ленинградском корпункте «Правды» и больше всего писал о Балтике.
Должен сразу оговориться. Главным и определяющим было не только мое тяготение к военным морякам, но и веление времени. В тридцатые годы страна бросила гигантские силы и средства для укрепления обороны в связи с возраставшей военной угрозой со стороны фашизма. На десятках стапелей закладывались и ежегодно вводились в строй новые военные корабли. Так, Краснознаменный Балтийский флот пополнился такими замечательными крейсерами, как «Киров» и «Максим Горький», быстроходными эскадренными миноносцами во главе с лидерами «Ленинград» и «Минск». На всех флотах создавалась своя военно-морская авиация, оснащенная машинами новых типов от бомбардировщиков дальнего действия до самолетов-торпедоносцев.
Почти изо дня в день на страницах «Правды» и других центральных и ленинградских газет публиковались материалы о боевой и политической подготовке флота, походах, учениях, артиллерийских стрельбах.
Кронштадт — исконная главная база балтийских моряков — стал для меня как бы вторым домом. Я подолгу жил на кораблях или в Доме флота, поддерживая тесные связи с работниками Политуправления КБФ. Большой известностью и уважением на флоте пользовался тогдашний начальник Пубалта дивизионный комиссар Петр Иванович Бельский, в стиле работы которого и обращении с людьми ярко проявлялись черты профессионального революционера. Ростом невеликий, кряжистый, тучноватый, с гладкой, будто полированой головой, он отличался завидной подвижностью и в течение дня успевал побывать в нескольких подразделениях базы и на кораблях, с десятками командиров и краснофлотцев лично побеседовать, самому на все посмотреть и, что называется, прощупать своими руками.
Как-то раз, прямо с рейсового парохода, я поспешил к нему в кабинет посоветоваться, о чем бы следовало сейчас написать для газеты. Бельский снял трубку телефона, позвонил оперативному дежурному штаба флота, узнал, какие корабли сегодня выходят в море, и предложил мне:
— Сходите на сторожевике. Корабль новый, замечательный. Несется быстрее лани. Прокатитесь с ветерком... Посмотрите, как отрабатываются боевые задачи, вот и будет вам самый подходящий для газеты материал.
Поблагодарив за добрый совет, я во всю прыть своих молодых ног помчался на известную всем балтийцам кронштадтскую «рогатку», где в невероятной тесноте, борт о борт, стояли десятки кораблей разных классов. Среди них затерялся небольшой сторожевик «Пурга», на который меня направил начальник Пубалта.
Корабль находился в часовой готовности к выходу. Вечером мы уже были в море. Поход продолжался двое суток. Экипаж сторожевика выполнял учебно-боевые задачи, проводил зачетные стрельбы. Как человек со стороны, я старался больше наблюдать, расспрашивать, учиться у бывалых моряков.
По возвращении в Кронштадт опять зашел к Бельскому и попросил прочитать первоначальный набросок моей корреспонденции, озаглавленной «В дозоре». Он исправил две-три неточности, одобрил в общем и удовлетворенно заметил:
— Ну вот видите, что значит окунуться в самую гущу моряцкой жизни...
В статьях и очерках, публиковавшихся в «Правде» перед войной, часто встречалось имя линкора «Марат». Эта могучая стальная крепость пользовалась особенным вниманием прессы. И не только потому, что «Марату» выпала честь представлять советский Военно-Морской Флот на большом параде кораблей разных стран, собравшихся на знаменитом Спитхейдском рейде в Англии по случаю коронационных торжеств.
В 1938 году экипаж «Марата» добился самых крупных успехов в боевой и политической подготовке и занял первое место среди кораблей всего ВМФ Советского Союза. На одной из труб линкора красовалась большая красная звезда — эмблема первенства.
Здесь не просто несли трудную морскую службу, но буквально изощрялись в инициативе, смекалке, изобретательности. Особенно преуспевали артиллеристы во главе с командиром боевой части капитаном 3-го ранга Константином Петровичем Лебедевым. Это он соорудил на корабле своеобразный морской полигон со множеством приборов, придуманных и изготовленных самими моряками. На таком миниатюрполигоне разыгрывались «бои», артиллеристы учились управлять огнем. «Корабельную академию» проходили по очереди все командиры.
Высокая боевая выучка личного состава неизменно приносила успех в подготовке к «настоящему делу». «Марат» часто выходил в море, стрелял днем и ночью, на волне и в тумане, по невидимым целям. И за все стрельбы — отличные оценки! Мне довелось участвовать во многих походах, самолично видеть, как метко поражают маратовцы пока что условного «врага».
А ведь нечего греха таить, мое первое знакомство с комиссаром линкора Николаем Михайловичем Кулаковым было не слишком обещающим. Узнав, что я раньше не служил на флоте, он скептически улыбнулся и не без юмора посочувствовал:
— Трудненько вам придется. Моряки — народ придирчивый. Каждое напечатанное о них слово в лупу рассматривают, и если вы кнехт спутаете с клюзом, вам этого до скончания века не забудут. Поостерегитесь, чтобы не войти в историю... с черного хода!
Заметив на моем лице растерянность, Кулаков повернул разговор в другую сторону:
— Да вы не тушуйтесь! Не боги горшки обжигают. Поможем вам освоить корабельную науку. Для начала вот возьмите и почитайте...
Он снял с полки в каюте и протянул мне толстую книгу в сером переплете. Называлась она «Основы военно-морского дела». И по сей день этот потрепанный томик хранится у меня, как свидетельство дружеской поддержки. Так я с помощью книг, а больше всего в постоянном общении с бывалыми моряками постигал премудрости флотской службы, ее специфику и организацию.
В походах долгие часы я стоял на ходовом мостике рядом с Кулаковым и проходил под его руководством своего рода военно-морскую практику, узнавая, например, что означает «шары на стоп», какой сигнал поднимают на мачте, если корабль готовится совершить поворот, и много Других полезных сведений.
Старые моряки и по сию пору вспоминают поход балтийской эскадры летом 1939 года с участием члена Главного Военного совета Военно-Морского Флота СССР А. А. Жданова и наркома Военно-Морского Флота адмирала Н. Г. Кузнецова. Это был не только экзамен для моряков, но и своеобразная демонстрация боевой мощи нашего растущего флота. Вместе с линкорами вышли в море эскадренные миноносцы, сторожевики, подводные лодки — целая армада, причем большинство кораблей — новые, недавно вступившие в строй.
Настроение у моряков было прекрасное, всем хотелось блеснуть умением. Корабли безупречно производили сложнейшие эволюции. Над морем прокатились громовые раскаты двенадцатидюймовок «Марата». С миноносца, буксировавшего щит, сообщили: пять прямых попаданий. Артиллеристы-маратовцы снова показали высший класс мастерства.
Мы, корреспонденты, находились на флагманском корабле — линкоре «Октябрьская революция», наблюдали за всем, что происходит на море, но передать в редакцию ничего не могли: техника связи была не та, что ныне, радисты едва справлялись с депешами в Кронштадт, в штаб флота. На всякий случай я в свободные минуты делал наброски будущей корреспонденции — такие заготовки всегда пригодятся.
Поход продолжался трое суток. Вернулись в Кронштадт утром. На Большом рейде состоялся митинг. Выступил Андрей Александрович Жданов. Я его речь записал почти слово в слово, а потом сфотографировал его в кругу краснофлотцев.
Звоню в Ленинград. Заведующий корпунктом Лев Семенович Ганичев торопит: в редакции ждут не дождутся материала.
— Быстрее в Ораниенбаум, я высылаю туда машину. Но легко сказать: быстрее! Рейсовые пароходы ходили тогда редко, на них и надеяться нечего. Выручил Н. М. Кулаков, раздобыл катер. А в Ораниенбауме возле пирса уже дожидалась знакомая правдинская «эмка». Водитель Демин, неутомимый болельщик за наши дела, хватает меня за рукав.
— Едемте скорее, из Москвы без конца звонят, вас ищут.
Прыгая на ухабах и выбоинах, машина понеслась в Ленинград. Не доезжая до города, сворачиваем в аэропорт. Хочу прежде всего отправить фотопленку — ее ни по телефону, ни телеграфом не передашь.
Запыхавшийся влетаю в комнату дежурного. Работники аэропорта уже знают нас в лицо. Дежурный взял у меня сверток в черной бумаге.
— Отправим. Через десять минут будет самолет на Москву.
Гора с плеч!
Было четыре часа, когда Демин высадил меня на Херсонской у корпункта «Правды». Влетаю на третий этаж.
Лев Семенович и наша неутомимая машинистка Фаина Яковлевна Котлер уже наготове.
— Будете писать или диктовать?
— Диктовать.
Достаю из кармана блокнот со своими записями. Диктую. Лев Семенович берет из рук машинистки каждую готовую страницу, читает, быстро правит. Вскоре вся рукопись лежала на столе. Ганичев похлопал по ней ладонью, сказав:
— Но без визы товарища Жданова печатать мы это не можем.
Зазвонил московский (прямой) телефон. Заместитель ответственного секретаря редакции Л. А. Железнов сообщил, что пленка получена и проявлена. Все получилось хорошо, уже отправлено в цинкографию.
— Немедленно передавайте отчет, — закончил он.
— А виза Жданова?
— Получите ее, передадите поправки.
Щелчок, и в трубке уже женский голос: Железнов переключил телефон на стенографическое бюро.
Пока я диктовал стенографистке текст отчета. Лев Семенович связался со Смольным. Повесив трубку, сказал мне:
— Поезжайте к Александру Николаевичу Кузнецову. С ним держали связь представители газет, ТАСС и радио.
Еду. Волнуюсь: утвердят или «зарубят»?
Как и для флота в целом, так и для нас, корреспондентов, аккредитованных на флоте, этот поход был тоже экзаменом. Ужасно волновался: а вдруг в редакции отдадут предпочтение официальному тассовскому материалу. В этом случае вся твоя работа идет насмарку, а главное — стыд какой! Был на учениях, суетился, мельтешил, а редакция предпочла тассовский материал.
Взяв мои листки, Александр Николаевич скрылся за дубовой дверью. Вернулся он не скоро. Показал на несколько мелких поправок и заключил:
— Остальное в порядке. Можете печатать.
Так 20 июля 1939 года обширная корреспонденция о походе балтийской эскадры появилась на первой полосе «Правды» вместе со сделанной мною фотографией на четыре колонки, изображающей А. А. Жданова среди моряков линкора «Октябрьская Революция».
Я счастлив, что был свидетелем становления нашего военно-морского флота. Сегодня трудно поверить, что поход, о котором я рассказал, был целым событием. Статьи о нем публиковались на первых полосах газет. Такие ли походы совершают теперь наши боевые корабли, находясь по полгода и больше в дальних плаваниях, достигая подо льдом Северного полюса, неся вахту на самых далеких рубежах.
Война не была для нас неожиданностью. В Прибалтике, на границе с чужим миром, выработалась особая интуиция, острота восприятия. Чутьем своим мы улавливали, что близится этот страшный день.
И вот он настал.
То, что меня сразу послали в Таллин на флот, не было случайностью.
| Предыдущая страница | Содержание | Следующая страница |
